Срочно нужен гробовщик [Сборник] - Дороти Сейерс

Она замерла, держа в руках небольшой, исписанный чужим почерком лист — видимо, кто-то обронил в храме. А вдруг там что-нибудь важное?

Мисс Климпсон принадлежала к любителям повторять: «Я не из тех, кто читает чужие письма», как бы намекая тем самым, что все остальные этим грешат. И говоря так, эта порода людей не лжет, а просто искренне заблуждается — по воле Провидения они, как и гремучая змея, честно предупреждают о своих намерениях. А дальше ваше дело: если вы настолько глупы, что им поверили, — можете не прятать свои письма.

Мисс Климпсон развернула листок.

В «Наставлениях для католиков» часто содержится один совет, который открывает всю бездну непонимания составителями психологии мирян. Вам советуют, готовясь к исповеди, вспомнить и записать все свои неугодные Богу поступки, дабы и самый незначительный из них не остался без покаяния. Вас, правда, предостерегают, чтобы там не было имен других людей, чтобы вы этот список никому не показывали и не теряли. Но ведь всякое случается. И не противоречит ли этот совет повелению Церкви шепотом рассказать о своих грехах на ухо священнику, от которого требуется не только соблюсти тайну исповеди, но и, отпустив грехи, тут же о них забыть?

Перед мисс Климпсон лежал именно такой листок. Видимо, кто-то обронил его в прошлую субботу, а убиравшие храм не заметили его в углу за исповедальней.

Надо отдать ей должное — возможно, мисс Климпсон и порвала бы листок не читая, если бы ей в глаза не бросилась одна запись: «Лгала ради М.У.». И мисс Климпсон осенило — это же почерк Веры Файндлейтер. («Меня как молнией ударило», — объяснила она потом.)

Долгих полчаса мисс Климпсон вела ожесточенную борьбу со своей совестью. «Прочти!» — твердило природное любопытство;    «Не читай!» — убеждало религиозное воспитание; «Выясни, в чем дело», — уговаривал служебный долг перед Уимзи; «Этого нельзя делать!» — возмущалась ее собственная порядочность, а чей-то скрипучий противный голос монотонно зудел: «Речь идет об убийстве. Ты хочешь стать пособницей убийцы?» Она чувствовала себя Ланчелотом Гоббо[93], мечущимся между совестью и искушением — только вот что здесь совесть, а что искушение?

Выступи и осуди порок.

Убийство.

И у нее реальная возможность его раскрыть.

Но так ли это? А вдруг она неправильно поняла запись?

В таком случае не ее ли прямой долг прочесть все до конца и развеять свои ужасные подозрения?

А может, пойти к мистеру Тредголду и спросить совета? Наверное, он посоветует сжечь записку немедля и подавить сомнения постом и молитвой.

Она встала и принялась искать спички — лучше уж сжечь и не мучиться.

Но сомнения продолжали терзать ее.

Что она делает? Уничтожает ключ к разгадке?! Слово УБИЙСТВО вставало перед глазами огромными буквами, как повестка из полиции. Сравнение навело на мысль: Паркер — полицейский. Возможно, он не так серьезно относится к тайне исповеди. Он смахивает на протестанта или вообще далек от религии. В любом случае профессиональный долг для него превыше всего. Почему бы не послать бумагу ему не читая и вкратце объяснив, как она к ней попала. И тогда вся ответственность ляжет на него.

К чести мисс Климпсон, последнюю мысль она отвергла как иезуитскую. Тайна исповеди все равно нарушена, раз вмешивается третье лицо. Даже больше, чем если она прочтет сама. А тут и старый грешник Адам возвысил голос — если уж кому-то суждено прочесть записи, то почему бы не тебе. Удовлетвори свое вполне умеренное любопытство. Не говоря уж о том, подхватила мисс Климпсон, что если она ошибается и слово «лгала» не имеет отношения к алиби Мэри Уиттейкер, то она предает секреты другого человека в чужие руки без всякой на то надобности. Уж если она решит показать листок третьему лицу, то сделает это только ради пользы дела. А в этом случае сначала надо прочесть.

Может, стоит снова заглянуть, прочесть еще пару слов и если они никак не связаны с убийством — просто уничтожить бумагу и забыть о ней. Мисс Климпсон понимала, что, уничтожь она записи не читая, ей не избавиться от подозрений до конца своих дней. Так и проживет, подсознательно считая Мэри Уиттейкер убийцей. Глядя в эти жесткие синие глаза, она и раньше пыталась представить, какое выражение появлялось в них, когда девушка планировала задуманное. Подозрения уже были — их заронил Уимзи. Но одно дело подозревать с чужих слов, а другое — увидеть что-то самой. «Что же мне делать?!»

Она бросила быстрый стыдливый взгляд на бумагу. На этот раз ее глаза остановились на слове «Лондон».

Вздрогнув, как от холодного душа, она решилась.

«Если это грешно, значит, я совершу грех — да простит меня Господь».

Покраснев, как если бы она подсматривала в замочную скважину, мисс Климпсон погрузилась в чтение.

Записи были краткими и малопонятными — Паркер наверняка бы их не разобрал. Но для мисс Климпсон, с ее опытом разговоров полунамеками, все было ясно как день.

«Ревность». Написано крупно и подчеркнуто. Далее ссылка на ссору с ужасными обвинениями и злобными выпадами. А потом, исповедуя свой грех перед Богом, Вера пишет: «Кумир»[94].

Мисс Климпсон не составило труда восстановить всю «сцену ревности» по бессвязным наброскам. Она слишком хорошо знала эти выплески любви и ненависти во время ссоры двух подруг: «Я… я все для тебя делаю, а ты… ты меня ни в грош не ставишь. А как ты со мной обращаешься! Я тебе больше не нужна!» И в ответ: «Послушай, не будь идиоткой. Это же смешно, Вера! Прекрати истерику, надоело — ты не даешь мне шагу ступить». Ужасные, унизительные, пошлые сцены. Сколько их было и будет в женских школах, общежитиях и пансионах! Надменные эгоистки, уставшие от своих обожательниц. Глупенькие schwarmerei[95], потерявшие остатки собственного достоинства. Изнурительные ссоры, не рождающие ничего, кроме стыда и ненависти.

«Гадкая безжалостная женщина, — со злостью подумала мисс Климпсон. — Она же попросту играет на чувствах этой бедняжки».

Следующая запись. Теперь внутренний судья бился над решением другой проблемы (сопоставив разбросанные намеки, мисс Климпсон быстро разобралась, в чем дело): ложь — даже ради спасения друга — грех. «Но (спрашивала себя Вера) почему я хочу рассказать правду — из неприятия лжи или из-за ненависти к подруге? Как же трудно разобраться в собственных помыслах!» И нужно ли ей исповедоваться только священнику или следует признаться во лжи перед всем миром?

У мисс Климпсон не было сомнений, как бы ответил священник на последний вопрос: «Нельзя предавать доверие друга. Молчи, храни тайну, но если заговоришь — говори правду. А подруге скажи, что не будешь больше лгать ради нее. Она вправе попросить тебя никому не рассказывать о ее секрете — но не более того». С этим все ясно. Но как быть со следующим вопросом?

«Должна ли я потворствовать ее грехам?» И чуть ниже своеобразное разъяснение — «Мужчина с Саут-Одли-стрит».

Это уже что-то новенькое! Непонятно. Хотя нет! Наоборот, все становится на свои места. Вот и объяснение ревности, ссор — всего.

Значит, в апреле и мае, когда все считали, что девушки неотлучно живут в Кенте, Мэри ездила в Лондон, а Вера обещала об этом молчать. И поездки в Лондон были связаны с этим мужчиной с Саут-Одли-стрит. Возможно, какая-то интрижка.

Мисс Климпсон поджала губы с видом оскорбленной добродетели. Но в глубине души новость не столько шокировала, сколько удивила ее. Мэри Уиттейкер и мужчина! Вот уж никогда бы не подумала. Но тогда и ревность, и ссоры понятны: Вера сочла, что ее бросили. Интересно, откуда она узнала? Неужели Мэри призналась? Нет — вот объяснение, как раз под словом «ревность»: «Следила за М. У. в Лондоне». Значит, девочка ее выследила, до поры до времени молчала, а потом разразилась упреками, сказала, что все знает, что это предательство… Очевидно, поездка в Лондон была до их разговора с Верой, но тогда девочка еще считала, что Мэри к ней привязана. Или убеждала себя, что в этой истории с мужчиной нет ничего «такого». Скорее всего. А потом, очевидно, Мэри оскорбила ее холодностью и жестокостью, подавляемые чувства выплеснулись — обиды, упреки, подозрения, а дальше — больше: скандал и разрыв.

«Но почему же Вера не пришла ко мне со своими обидами? — размышляла мисс Климпсон. — Наверно, ей было стыдно. Бедное дитя. Ну ничего, мы уже больше недели не виделись, я загляну к ней, и, возможно, она захочет со мной поделиться. А тогда, — радостно вступила совесть мисс Климпсон, заметив брешь в обороне врага, — тогда я узнаю все вполне праведным образом и смогу рассказать об этом лорду Питеру, не нарушая законов чести».

На следующий день — это была пятница — она проснулась, ощущая-таки уколы совести. Листок в папке не давал покоя. Она отправилась к Вере и узнала, что та гостит у мисс Уиттейкер. «Значит, помирились», — подумала мисс Климпсон. Видеть Мэри ей не хотелось: уж больно неприглядно, что бы там она ни скрывала — убийство или нескромность. Но ради лорда Питера мисс Климпсон была просто обязана прояснить вопрос алиби.